О жизни - Страница 21

Поставленная брага созрела, и в хате намечалась очередная пьянка. В тюрьме, как нигде больше, поражает человеческая изобретательнось. Окруженные всевозможными запретами и препонами, лишенные возможности пользоваться привычными вещами и, несмотря на регулярные шмоны, зеки умудряются находить и придумывать такие решения обыденным задачам, которые на свободе никому даже в голову не придут. Шелковая нитка вместо ножовки, кипятильник вместо антенны, ремонт телевизора с использованием ложки вместо паяльника, отличные четки и зарики (кубики для игры) из пластиковых бутылок, веревки из мешка и полочки из веревок. О заточенных ложках и самогонном аппарате из кипятильников я уже молчу.

Самогон гнали с помощью пластикового ведра, кипятильников и куска полиэтилена. Готовый самогон тут же охлаждался и немедленно употреблялся. Оставлять его было опасно, да и терпения на это не хватало. Тема соорудил нехитрую закуску и Толстый начал банковать. Разливал он мерным стаканчиком по 50-100 грамм. Всем доставалось поровну, при этом себе, естественно, под видом проб и дегустаций он умудрялся выделить раза в полтора больше и был самым пьяным.

Как-то так складывалось, что все важные события происходили в хате утром. Вот и в этот раз, в очередное утро, меня разбудил громкий разговор. Баранов во весь голос тренировал новичка:

— ДИМА! ЧЕ ТЫ ДЕЛАЕШЬ? ВЫТАЩИ ЧУШКАРКУ (мусорное ведро)!

На Диму он орал тоном сержанта-дембеля. Дима, совершенно обескураженный таким напором, суетился, пытаясь сделать все как надо, невнятно оправдывался и этим только усугублял ситуацию.

Тюрьма это право сильного в чистом виде. Физическая сила часто играет огромную роль, но еще важнее сила внутренняя. Если человек боится, не уверен в себе, тюрьма это быстро раскусит и никакая физическая сила уже не поможет. Движение, взгляд, разговор, тюрьма принимает и оценивает мельчайшие сигналы, исходящие от человека. Скрыть что-либо практически невозможно. Толстый почувствовал в Диме слабину и теперь с явным удовольствием  раскручивал, вытягивая ее из Димы как нитку из клубка.

— ТЫ, ТОРМОЗ! КТО ТАК ПОЛЫ МОЕТ? ЧЕ ТЫ ТРЯПКУ СКОМКАЛ?

— Мне просто так удобней, — лепетал Дима.

— ПРОСТО? ПРОСТО — ШТУКА ДЕВЯНОСТО! ФУ, ЧЕ ТЫ МНЕ НЕРВЯК ПРИБИВАЕШЬ (нервируешь)? — распалялся Толстый, — ГДЕ ВАС ПРИДУРКОВ ТОЛЬКО БЕРУТ?

Дима, решив, по всей видимости, собрать остатки своей смелости, повысив тон начал решительно оправдываться.

К новенькому в хате всегда повышенный интерес и я тоже стал присматриваться к Диме. Заподозрить в нем чиновника было решительно невозможно. Он скорее был похож на бомжа. На отмытого, подлеченного и пару месяцев не пьющего по причине отсутствия водки. Движения, повадки, речь и проявлявшийся за ними весьма посредственный интеллект лишь усиливали это впечатление. Высокое, дряблое и слегка подернутое жирком тело было лишено каких-либо признаков мужественности. Худые руки-плети, такие же ноги, брюшко. Крупный широкий нос, мясистые губы и низкий лоб делали черты его лица первобытными. При взгляде на него мне вспоминались австралийские аборигены.

Приняли (арестовали) Диму за взятку. Хотел сбить полторы штуки гривен с какого-то мелкого предпринимателя, а тот, не будь дурак, стуканул в милицию. Во время получения денег его и взяли.

— Я смотрю ей в глаза, а ей безразлично, — выдал Дима, рассказывая о том, как судья принимала решение о его аресте.

— Тут судьба человека решается, а ей пофик, — добавил он с искренним возмущением.

— А ты что ожидал, что она заплачет? — поднял на Диму удивленные глаза один из зеков.

Хата заржала.

— Ты сам, когда людей нагинал, сильно их жалел?

— Я всех только по закону нагинал, — сказал Дима и тут же расплылся в смущенной улыбке, понимая, что сморозил явную глупость и что никто ему не поверит.

Дима был мелким чиновником городской администрации. Впервые я увидел его, вернувшись в хату (камеру) с этапа на суд. Железный ящик автозака (грузовик для перевозки заключенных), боксик (помещение куда сажают зеков приехавших с этапа на время), шмон, опять боксик, карцер, унылые, вонючие тюремные коридоры и вот, наконец, хата. Тормоза (двери камеры) с лязгом захлопнулись за спиной и я осмотрелся. Знакомые ряды двухярусных нар, по четыре у каждой стены, общак* по центру, решка (решетка). Под решкой круглосуточно работающий телевизор, справа от входа,  за парусом (штора), дючка (туалет), умывальник, пятачок свободного пространства метр на метр. Чисто и тесно.

Наконец можно смыть с себя ИВСовскую грязь, постираться и ощутить слабую иллюзию возвращения домой. В хате было два новых лица. Здоровенный накачаный зек с жесткими чертами лица, и Дима. Дима лежал на верхней наре в семейных в цветочек трусах. Оторвав голову от подушки и пару секунд равнодушно посмотрев на меня, он снова лег, отвернувшись к стене и погрузившись в свои мысли. Камерный быт сразу же затянул меня в свой монотонный ритм и Дима стал лишь его незначительной частью.

КПЗ (камера предварительного заключения) — это тюрьма при отделе милиции. Начальник КПЗ обычно тихий пьяница, отправленный на эту должность дослуживать до пенсии и (или) ввиду своей бесполезности в других подразделениях милиции. Во всяком случае, мне попадались только такие.

На КПЗ держат заключенных до отправки на СИЗО или когда их привозят оттуда для следственных действий и на суд.

В отличие от СИЗО, КПЗ — жилище для зека временное. Потому мало кто стремится обустроить камеру также как хату в СИЗО. А для администрации КПЗ главное — привезти заключенных, продержать их несколько дней без эксцессов (попытки самоубийства, драки, побеги) и вернуть в СИЗО.

Разные группы заключенных, как и в СИЗО, содержат отдельно. Основных групп несколько: общак, козлы, бывшие менты, малолетки, опущенные, терпилы и женщины.

На каждом КПЗ свои порядки. Есть «зажатые», есть «расторможенные», но везде берут взятки: за нелегальные свидания, лишний вес дачек, занос запрещенных предметов. Тарифы везде разные, кому как Бог на душу положит. Где-то могут за двести гривен устроить свидание, а где-то и тысячу за это запросят.

Следователь — ваш основной противник на досудебном следствии.

Именно противник. И так к нему и нужно относиться.

Если опера — это в большей мере легавые натасканные на команду «Фас!», то следователь — бюрократ. В его задачи входит собрать все необходимые по закону бумаги в толстую папку под названием «Уголовное дело». Причем собрать в строго установленный срок.

Пытки он применяет реже (хотя не без этого), а хитрость — чаще. В его стандартный арсенал методов, кроме уже перечисленных пыток, угроз, «дружеских бесед» и «сочувствия», входят уговоры: «подпиши и пойдешь домой», «твои подельники уже во всем признались» и множество других. Надо ли говорить, что, подписав, домой вы не пойдете, а подельникам рассказывают о вашем «чистосердечном признании»?

Есть еще один излюбленный и особенно иезуитский ход следователей.

Дело в том, что по украинскому законодательству, ближайшие родственники подследственного могут быть его, так называемыми, общественными защитниками со всеми правами адвоката. Но только в том случае, если они не являются свидетелями по делу. Обычно родственников оформляют общественными защитниками для того чтоб иметь возможность беспрепятственных свиданий в любой удобный момент. Что делают следователи? Чаще всего, в первые же дни, пока арестованный и его родственники не отошли от шока, под любым незначительным предлогом, отбирают у родных арестанта показания. И все, родные становятся свидетелями по делу, автоматически лишаясь права быть общественными защитниками. Чтобы не попасться на этот крючок, достаточно помнить, что ст. 63 Конституции Украины позволяет не давать показания в отношении своих родственников, и то, что суд обычно относится к показаниям родственников критически. Так, что, чаще всего, никакого смысла в показаниях родных нет. Помочь не помогут, а навредить могут.

«Всему своё время, и время всякой вещи под небом.
Время рождаться, и время умирать;
Время насаждать, и время вырывать посаженное;
Время убивать, и время врачевать…»
(Екклезиаст 3:1-8)

Аня очнулась от мокрого холода и дикой боли во всем теле. Болели абсолютно все мышцы, даже те, о существовании которых она до сего момента не догадывалась. Болели даже веки.

Первые минуты Аня соображала, что это за хрень с ней происходит и почему, черт возьми, все так болит. Да, и где она, собственно?

Ах, да… Таблетки, скорая, привязанный бинтиком  к голове шланг, ведро воды внутрь, связанные сзади руки, чтобы не вырвалась, неудержимая блевотина под участливым взглядом скотины, из-за которого, собственно, все и произошло. Тьфу, гадость какая! Как он в дом-то к ней пролез? Спаситель, мать его! Её два дня еще никто не должен был  обнаружить. Она же все продумала!

Значит, она в больнице. Ну да, ее же везли на скорой, она еще помнит, как начали дергаться руки и плечи в дороге. «Что с тобой? – заботливо спросил бывший «любимый», — тебе холодно?». Аня лишь промычала что-то неопределенное, хотя понимала остатками сознания, что дерганья эти – совсем не озноб.

Так начинались судороги. Ее закутали в одеяло, так, в одеяле, она и тряслась в приемном покое, пока медсестричка заполняла карту со слов бывшего. Говорить Аня уже не могла, только отрицательно помотала головой, когда ее спросили, пила ли она еще что-то кроме таблеток, коробочку от которых сестричка вертела в руках. Это они шарились на ее кухне, все нашли: и коробочку, и случайно упавшую на пол таблетку, и забрали вещдоки для анализа.

Сегодня в магазине наблюдала безобразную сцену: хорошо одетый парень стащил (или пытался стащить) 2 шоколадки. Сцена была громкой: охрана, кассиры, пойманный парень качает права, все это на глазах у любопытствующей публики, шум, гам, разборки. Я собирала пакеты с продуктами, сама краем глаза наблюдала процесс. Я вдруг осознала, что специально медлю, чтобы подольше понаблюдать эту склоку. Стало неловко, я ушла.

А по дороге думала: интересно, вот почему подобные некрасивые сцены так притягивают к себе внимание? Почему вообще уродство так привлекательно? Уродливое поведение, уродливая внешность, отвратительные сцены – вот то, на что люди всегда смотрели, смотрят и, наверное, всегда будут с любопытством смотреть.

Пару веков назад бродячие цирки делали огромные деньги на человеческой страсти к уродству. В цирках показывались  уродцы, мутанты, карлики, люди без конечностей. Казалось бы: ну противно же видеть такое? Нет, народ валом валил поглазеть на новую ошибку природы. Самые известные цирковые «красавцы» даже бережно запечатлены в современных музеях восковых фигур. И люди по-прежнему идут к ним и смотрят, смотрят… Действительно, ведь в современных цирках подобного больше не выставляют.

…Сосед! Как много в этом слове для сердца русского слилось! Соседи – это не просто случайные люди, волею судьбы и ипотечной конторы поселившиеся в вашем подъезде. Соседи – это часть вашей жизни, хотите вы этого или нет. Кто, если не сосед, оповестит вас бодрой пьянкой о наступлении очередной субботы, 23-го февраля или Дня взятия Бастилии? Кто познакомит с новейшими шедеврами шансона и заставит пустить ностальгическую слезу под ангельское пение Юры Шатунова? Кто, в конце концов, своим героическим полугодовым примером вызовет у вас страстный порыв к ремонту квартиры? Нет, соседи – это чудесный народ, люблю я их искренне, трепетно, и даже милицию вызываю с какой-то особой нежностью в голосе. Потому что мои соседи достойны самого лучшего.

Вообще-то мои первые воспоминания о соседях – самые положительные. В детстве я жила в деревне, квартиру наша семья получила в 2-х этажном доме, заселенном местной интеллигенцией. Так что никакие пьянки и посторонние шумы не мешали моему счастливому препубертатному периоду. Зато я училась в музыкальной школе, кипела к этому делу искренним энтузиазмом, и мои бесконечные гаммы и арпеджио часами напролет духовно развивали моих милейших соседей. Но никаких жалоб с их стороны не поступало, даже наоборот, периодически соседи напоминали мне, что давненько я не играла вот ту чудесную пьеску, ну где «Тарааам, тарарапам, а потом вот так вот: трынь-дада, и все повторяется». Золотые люди! Играла я им по спецзаказу и тарарам, и трынь-даду (которые, к слову, оказывались наипаскуднейшими этюдами для левой руки, но что для соседей не сделаешь).

Белокурая головка покоилась на груди мужа, или они уже не были мужем и женой? Папа Александр II объявил недействительным брак королевы Анны Французской и  графа Рауля де Крепи. И даже отлучил Рауля от церкви, хотя тот был одним из самых могущественных и титулованных вельмож Франции.

Рауль поцеловал заплаканные глаза любимой. Анна слабо улыбнулась : «Вот погоди, греки скоро признают моего деда Владимира святым. Он и замолвит за нас словечко на небесах»…